После смерти Жака Тати — последнего немого кинокомика и первого, кто сумел подружить звуковое кино и пантомиму без взаимного ущерба, — на сценарий «Иллюзиониста», так и не реализованного на экране, уже заглядывались разные заинтересованные лица. Роль доброго и неприкаянного человека, зарабатывающего на жизнь вымирающим искусством доставания носовых платков из уха и кроликов из шляпы, в разное время примеряли на себе Роберто Бениньи и Стив Мартин, и если с первым вариантом еще можно кое-как согласиться, то второй может присниться разве что в дурном кошмаре.
В конце концов, дочь комика Софи Татищев поручила ставить «Иллюзиониста» французскому аниматору Шомэ, что стало решением скорее соломоновым, чем справедливым, и вот по какой причине. С одной стороны, абсолютно правильно, что уникального комика в результате именно нарисовали, а не сыграли, и магия авторской анимации, изумительно и даже как-то пугающе точно воссоздающая фирменную мимику и пластику Тати, хорошо работает на всем протяжении картины. С другой, подчиненность Шомэ этой сверхзадаче по рисованному воскрешению классика сильно ограничивала его собственные творческие телодвижения.
И это было ошибкой, ведь последние, тяготея к большему абсурдизму и гротесковости, вряд ли испортили бы татищев-ского «Иллюзиониста», скорее наоборот. В результате второго «Трио из Бельвилля» у Шомэ так и не вышло: опоздав на вступительные титры, догадаться, что фильм делал именно он, довольно сложно, зато в авторстве Тати, и даже в его личном присутствии на экране, сомневаться не приходится. Другими словами, Тати, как и дорогие подарки для золушки-уборщицы, тоже достался зрителю в результате существенной личной жертвы.